Лорель всегда любила гулять после дождя. Эта прохладная, пахнущая землей, свежесть; этот рассеянный солнечный свет, что пробивается сквозь медленно тающие тучи, придает всему вокруг мягкий пастельный оттенок, бриллиантом сверкает в каплях на листьях и наличниках окон... Какие ювелирные драгоценности могут сравниться с этой простой, но идеальной красотой, созданной самой природой? Правда, в большом городе все совсем не так, как привыкла девушка. Здесь воздух пахнет не землей, а прибитой пылью мостовой и лошадьми, а вместо радостно-звонкого щебета птиц улицы полнятся цокотом копыт и стуком колес экипажей, свистками полицейских,  шагами и обрывками людских разговоров. Но Лорель все равно нравилось.
Сейчас девушка шагала вдоль набережной, старательно делая независимый вид и испытывая очень двоякое чувство. Впервые с приезда в Тириос она выбралась в город совсем одна, и душу то охватывал невероятный восторг от осознания собственной смелости, то, напротив, сжимала робость. Такой огромный город, целый лабиринт улиц и переулков, так много людей. За все свои четырнадцать лет, проведенные в родительской усадьбе, Лорель не видела столько людей. Теперь-то она уже немного попривыкла, а поначалу даже ученицы балетного класса казались толпой. И все равно уверенность порой подводила ее. 
День еще не спешил угаснуть, и мадемуазель Аделис тоже никуда не торопилась. Она то останавливалась и склонялась над перилами набережной, разглядывая проплывающие в рябой воде тучи, то оглядывалась назад, словно ища поддержки. Высокое здание театра все еще хорошо было видно над прочими домами, позолота на фигурах, венчающих крышу, ярко сверкала в солнечных лучах. Сегодня в Опере выдался свободный вечер, и Лорель решилась испросить разрешения навестить названного брата. Она уже бывала у него и знала, где он живет, но... никогда прежде не ходила по улицам одна! И, честно говоря, совсем не была уверена, что дойдет до Марка. Эта прогулка сама по себе была увлекательным приключением.
Горбатая спина моста выгнулась навстречу девушке. Лорель легко взбежала на его вершину и остановилась, захваченная открывшимся видом. Сколько не смотри на этот город, каждый раз он открывает что-то новое, прекрасное. И хочется петь, нисколько не стесняясь прохожих, полностью отдаваясь музыке, что звучит внутри...
Лорель глубоко вдохнула. Нет, петь, пожалуй, она не решится. Она подалась вперед, запрокинула голову, подставляя лицо солнцу и ветру. А тот, коварный, тут же воспользовался ситуацией, растрепал волосы, рванул наброшенный на шею легкий шарф. О, нет! Лорель испуганно бросилась следом, но поздно: полоска светло-голубой ткани, подхваченная ветром, плавно опускалась прямо на речные волны.

Лорель в отчаянии сжимала пальцами перила моста, наблюдая, как уплывает от нее любимая вещица. Казалось бы, всего лишь невесомый кусочек ткани, к тому же не совсем новый, зачем так переживать? Но он был особенно дорог сердцу девушки. Этот шарфик Лорель носила еще когда был жив папа, и они втроем с Марком гуляли по тронутым первым имеем деревенским дорогам. Гаспар Аделис рассказывал детям необыкновенные истории и напевал мелодии, которые сочинял на ходу. Он заботливо закутывал дочке горло при малейшем ветерке, чтобы случайная простуда не навредила ее голосу, а она смеялась и строила рожицы брату, делая вид, будто ей совсем не нравится такое внимание. Вот уже год, как папы не стало, и теперь Лорель очень не хватало его. А шарф словно хранил в себе до сих пор его рассказы и песни, теплые прикосновения его рук, поэтому девушка ни за что не хотела расставаться с ним. Однажды она чуть не потеряла вещицу в Опере, и впала в такую тоску, что даже отказывалась есть, но потом обнаружила пропажу бережно сложенной на собственной кровати, с цветком жасмина, который так нравился папе. Кто же еще, как не он, мог продолжать заботиться о маленькой дочке даже после смерти? А вот теперь памятный шарфик снова потерян, и на этот раз уже никто не поможет его вернуть!
Лорель перебежала на другую сторону моста, в последний раз прощаясь взглядом с шарфом. Она старалась не плакать, но слезы сами собой наворачивались на глаза. Ну как же так?!
На и не заметила молодого человека, что так лихо бросился в воду, лишь услышала всплеск, а когда над волнами показалась русая макушка, пораженно ахнула. Что же он делает? Неужели это ради нее? Она не верила своим глазам, а воображение, воспитанное на волшебных сказках, уже уперлось вперед, сердечко пойманной пташкой забилось в груди. Девушка еще сильнее вцепилась в перила, искренне переживая за героя, пока тот боролся с вязкой и наверняка очень холодной водой. Но вот пловец повернул к берегу, и Лорель бегом спустилась с моста ему навстречу. Мысли метались. Почему он это сделал? Он же испортит свой костюм, может серьезно простудиться! А если подхватит какую-нибудь заразу от сливаемых в реку отбросов?
- Ох, мсье... - Лорель замерла, сверху вниз глядя на молодого человека. Она не привыкла, чтобы незнакомые мужчины так вели себя с ней, и не знала, куда деть глаза от смущения. Кровь прилила к бледным от волнения щекам. - Право, мсье, не знаю, как вас благодарить, - выдавила девушка, еще не решаясь прикоснуться к шарфу. Она глубоко и часто дышала. - Это был смелый поступок, и мне очень жаль, что вам пришлось так рисковать из-за меня. Чем я могу отплатить вам за ваш подвиг?
Ветер трепал волосы и синюю ленту в руках незнакомца, темные лужи на мостовой вокруг него все увеличивались. Мадемуазель искренне беспокоилась за неожиданного помощника, но мир фантазий, в котором она жила постоянно, снова захватил с головой, и именно это дало смелости посмотреть в его лицо.
- Но вставайте же. Боже мой, вы насквозь промокли, а сегодня такой холодный ветер! Я не прощу себе, если вы заболеете. Вы далеко живете? Нужно скорее обсохнуть и переодеться, - ее высокий мягкий голос стеклянно звенел, выдавая сильные эмоции. К слову, дворянское происхождение позволило девушке получить хоть и домашнее, но весьма достойное образование, и провинциальный акцент в речи совсем не слышался. Лорель легко потянула шарфик из рук рыцаря, надеясь, что это побудит его подняться, наконец, на обе ноги.

На молодого человека больно было смотреть. Лорель своей тонкой душой чувствовала его неловкость, но внешний вид спасителя вовсе не смущал ее. Куда больше внушали опасение слипшиеся в темные сосульки волосы, с которых все еще струилась вода, бледная кожа и посиневшие губы. Девушка не могла не чувствовать себя виноватой перед ним и, хотя это было его решение, ответственна за него тоже была она. Она уже решила для себя, что этот юноша без сомнений хороший человек, достойный уважения. Мадемуазель хотела даже предложить отвести его в театр, коль скоро до дома ему в кратчайшие сроки не добраться - там можно было если не переодеться, то хотя бы обсохнуть в тепле и выпить горячего - но отчего-то не решалась этого сделать. Не потому вовсе, что, увидев ее с посторонним мужчиной, кто-то мог пустить дурные слухи: о таком Лорель даже на секунду не задумывалась. Она еще не знала грязи человеческих взаимоотношений, и смотрела на мир по-детски доверчиво и открыто. В желании помочь своему спасителю не могло быть ничего плохого, но девушка чувствовала, что он не примет эту помощь. Поэтому оставалось только стоять рядом и смотреть, стесняясь собственной бесполезности.
От слов незнакомца щеки Лорель запылали еще сильнее. Она даже отступила на шаг, уткнувшись взглядом в мыски собственных туфель, виднеющиеся из-под светлого платья, и стиснув шарфик в кулаке. Раньше комплименты она слышала только от родителей, да еще иногда от репетиторов в Опере, когда те бывали довольны юной хористкой. А тут совсем незнакомый мужчина! Девушке показалось, будто она сейчас задохнется, так тесно стало сердцу в груди. Она ведь и думать не думала никогда, что может заинтересовать кого-то, все ее мысли и стремления были посвящены музыке. Она и сейчас, прочем, не придала особого значения словам, но выбивало из равновесия столь явное проявление внимания к ее ничем не примечательной особе. Лорель даже оглянулась назад, словно намереваясь убежать под защиту уже привычных стен, и все же осталась на месте. Усилием воли взяла себя в руки, снова подняла взгляд на собеседника.
- Благодарю вас, мсье... - вообще-то, она понятия не имела, как нужно отвечать в таких случаях, и потому попыталась перевести тему. - Но все-таки, вы один решились прийти мне на помощь. А теперь стоите здесь насквозь мокрый, и мне, поверьте, очень неловко за это перед вами. Должно быть, у вас были какие-то дела, и вот все испорчено... - она замолчала, машинально наматывая шарфик на руку. Мокрая ткань обжигала без того холодные пальцы, но молодому человеку, должно быть, гораздо хуже. Мадемуазель Аделис чуть нахмурилась, недоверчиво, и в то же время заинтересованно глядя на незнакомца.
- Почему вы так решили? Мне казалось, этот город достаточно большой, чтобы не знать в лицо каждого, кто живет в нем. В одном вы правы, я действительно редко бываю на улицах... - Лорель глубоко вздохнула, рассматривая собеседника. Она не любила говорить о себе, подобные темы всегда ставили ее тупик. Девушка собралась с духом и твердо закончила: - Да, спасибо. Вы не боитесь показаться невежливым, мсье, но я все же всерьез опасаюсь за ваше здоровье. Думаю, сейчас не лучшее время и место для разговоров.

Чаепитие? Еще того не легче! Пару минут назад Лорель сама собиралась пригласить молодого человека к себе, а теперь ужасно стеснялась своего пылающего лица. Казалось, все вокруг видят, насколько она неопытна и наивна, а ведь так хотелось казаться взрослой, независимой! Девушка не сомневалась, что храбрый благородный рыцарь не предложит ей ничего дурного, к тому же, ее мучило любопытство, и потому она была почти готова довериться, но все же... еще сомневалась. Лорель оглянулась по сторонам, гадая про себя, куда же незнакомец предлагает направиться. Одно известное ей кафе находилось прямо на Оперной площади, и там хористка ни за что не рискнула бы появиться. Рассказывали, что красивые певицы и балерины ходили туда после спектаклей со своими поклонниками, чтобы поужинать, а возвращались только под утро. Мадемуазель не понимала, что это значит, однако, в рассказах чудилось что-то нехорошее, неблагородное, и потому для себя она решила никогда туда не ходить.
Было еще одно кафе, маленькое и уютное, где-то в переулках. Девушка бывала там с братом, и еще с подружками, когда они однажды сбежали после занятий исследовать город (а потом их очень строго отчитали за такое безрассудство). Правда, она не была уверена, что сможет отыскать его самостоятельно. И потом... она ведь собиралась навестить Марка, а врать не привыкла.
А собеседник все еще ждал ответа, одновременно пытаясь привести себя в порядок. Как ни странно, именно это его смущение и открытая простота придавали девушке смелости. Мадемуазель Аделис обратила взгляд на молодого человека и неожиданно улыбнулась. Решение показалось таким ясным, будто фонарь вспыхнул над ним. Как она раньше не сообразила?
- Хорошо. Но я только лишь удостоверюсь, что вы действительно выпили горячего и согрелись, а потом пойду по своим делам. Тогда моя совесть будет спокойна.
В поведении Лорель не было ни капли фальши, стремления казаться лучше, чем она есть на самом деле. Слова шли от души, совершенно искренне - иначе она не умела. Притворяться девушка могла лишь на сцене, да и то всем своим существом веря в реальность происходящего. Хотя, признаться, ей особо и не приходилось играть: неопытную пока еще девочку выпускали лишь в незначительных эпизодах, требующих участия массовки. Но она делала успехи, старалась.
- Тетенька, дай на хлебушек, на хлебушек подай!
Лорель испуганно вздрогнула, когда кто-то неожиданно сильно потянул ее за с таким трудом отвоеванный у воды шарфик, прижала руку с вещицей к груди, оборачиваясь. Совсем маленький смуглый мальчишка захныкал, размазывая по лицу слезы пополам с грязью:
- Подай на хлебушек, кушать совсем нечего, три дня голодаю!..
Бедняжка! Откуда он взялся здесь? Наверное, сирота, который не нужен даже городскому приюту. Лорель так хотелось бы помочь малышу, но ее жалование в театре было настолько мало, что едва-едва хватало на себя, это при том, что ей не нужно было платить за проживание и еду. Она жалобно улыбнулась.
- Прости, я не могу тебе помочь. Попроси у кого-нибудь другого. Мне очень жаль.
Но мальчик даже не думал отставать. Чумазые цепкие руки так и норовили ухватиться за платье, вынуждая девушку отступать.
- Ну хоть копеечку, подааай...
Да где же взять ее? Мадемуазель Аделис беспомощно оглянулась на своего рыцаря. Может быть, у него найдется пара монет? А она бы потом непременно вернула!
Но вопрос еще не успел прозвучать, а молодой человек, бережно подхватив спутницу под локоть, быстро повел ее прочь от набережной. Лорель не сопротивлялась, хотя не понимала, чем вызвано его беспокойство. Это же просто голодный ребенок, какой он может причинить вред? Оборвыш еще долго бежал вслед за парой, не переставая хныкать, и сердце девушки разрывалось. Когда же он, наконец, отстал, глазам хористки предстало новое чудо. Тайник в стене, прямо на улице! Вот это да. Что же должен открывать ключ, спрятанный так тщательно? Лорель доверчиво шагнула следом за молодым человеком в темное помещение, вскоре озарившееся светом трех свечей. Стопки газет повсюду, столы завалены какими-то листовками, запах пыльной бумаги бьет в нос. Где это они? Девушка заметила у дальней стены и вовсе странное устройство. Оглянувшись на арку, за которой скрылся, очевидно, хозяин всего этого, она не удержалась, чуть ли не на цыпочках, стараясь ничего не задеть, приблизилась к загадочной махине. Как интересно... Столько необычных инструментов, а рядом на веревке, подобно только что выстиранному белью, зачем-то сушатся печатные листы. Тусклый свет не позволял разобрать текст с расстояния. Мадемуазель завороженно потянулась, чтобы взглянуть поближе, но тут же отдернула руку: шаги за спиной возвестили о возвращении хозяина. Лорель повернулась навстречу, с облегчением отметив, что он наконец-то переоделся в сухое.
- Благодарю вас, мсье, вы и так сегодня спасаете меня. Но я не понимаю, почему мы ушли? Ведь это был всего лишь несчастный ребенок. Ему только нужна была монетка, и я подумала... - она осеклась, внезапно сообразив, что у молодого человека, возможно, тоже нет денег, и говорить об этом невежливо. - А что это такое? - сменила она тему, с живым интересом кивнув в сторону устройства у стены.

Лорель слушала молодого человека с удивлением и недоумением. Как может быть, чтобы рыцарь, только что бросившийся в реку ради платка совершенно незнакомой мадемуазель, с таким пренебрежением отзывался о несчастных голодных сиротах? Но слова об украденных браслетах заставили ее призадуматься. С девушкой случалось, погрузившись в свои мысли, не замечать того, что происходит на самом деле, и в этот раз она тоже не обратила внимания ни на каких тетушек. Наставительный тон собеседника несколько сбивал с толку, но не способен был поколебать по-детски невинный взгляд на мир.
- Почему вы думаете, что все они обязательно воры и негодяи? Может быть, им действительно нечего есть, а украшения... что украшения, возможно, это всего лишь подделки, - девушка знала, о чем говорила. Она видела в театре великолепные вещи, не отличимые от настоящих драгоценностей, но на деле при ближайшем рассмотрении оказывающиеся всего лишь искусно созданными из подручных материалов безделушками. Все, чтобы заставить зрителей на несколько часов поверить в реальность предстающих их глазам событий. - Да и что они могли украсть, у меня ведь ничего нет, - Лорель смущенно улыбнулась, и добавила чуть растерянно: - Хорошо, я учту это.
Она чувствовала, что юноша говорит все это не со зла, а лишь проявляя заботу о своей гостье, и потому не могла не отреагировать, тем более что в описанном образе виделось что-то порочное, неблагородное. Девушка старалась ни о ком не думать плохо, но неосознанно сторонилась всего, что могло разрушить ее мир.
- Частная типография? Так значит, вот где печатаются газеты, которые продают в киосках! Как удивительно. Раньше я даже не задумывалась о том, как их производят на свет.
Мадемуазель с интересом оглядывалась вокруг, но интерес этот выглядел сдержанным, вежливым. Ей нравилось узнавать все новое, необычное, и такая экскурсия была для нее подобна волшебству. "Ах, как жаль, что здесь нет Элен, ей бы тоже наверняка понравилось. Но ничего, я расскажу ей вечером, в какое странное место попала".
- А для чего нужны сушильные установки? - ей хотелось узнать все подробности, чтобы пересказать потом подруге и вместе подивиться тому, какие чудеса бывают на свете. Может быть, в Опере тоже есть своя типография, где печатают афиши, программки и билеты, или их заказывают где-то в другом месте?
Держа подсвечник на уровне груди, Лорель следовала за своим провожатым. Серые тени разбегались по стенам от дрожащего пламени свечей: они не пугали, а только подчеркивали необычность обстановки. Сухой шорох шагов тонул в них.
- Разве у вас нет здесь другого освещения? Ведь при таком полумраке, должно быть, сложно работать, - Опера освещалась изнутри более яркими газовыми лампами, и за прошедшее время хористка успела привыкнуть к ним. С другой стороны, при свечах типография казалась словно возникшей из таинственных папиных сказок.
Валики заскрипели, приходя в движение, и девушка затаила дыхание. Волшебство, это настоящее волшебство! В театре тоже были разные механизмы, управляющие сложными декорациями и сценическим освещением, Лорель ничего не понимала в них, но это приводило ее в восторг. Надо быть гением, чтобы создать их! Не меньшим гением чем те, кто творят Музыку...
- Очень удобно, - похвалила Лорель, когда только что отпечатанный лист вышел из устройства. Не поборов любопытства, она взяла его в руки, разглядывая еще влажные от чернил строчки, потом подняла взгляд на молодого человека и улыбнулась. - Если бы у древних авторов были такие машины, до нас дошло бы гораздо больше их сочинений. А вы, стало быть, работаете здесь? Это все принадлежит вам? - девушка снова слегка порозовела, словно смутившись своего энтузиазма, ответила нерешительно: - Вы угадали... Я состою в театре.

- Вы так говорите, будто лично знакомы с каждым представителем этого народа. Откуда вам знать, мсье, какие песни их матери поют своим детям перед сном? - голос ее звучал по-прежнему мягко, а нахмуренные брови выдавали несогласие с позицией собеседника. Она не осуждала его, потому что ничего не знала о нем, - просто не понимала. - А даже если и так, чем плохи песни о свободе и крытых повозках? Они учат жить в гармонии с природой, а не с людьми, только и всего. Ведь есть же бродячие артисты, менестрели, или странствующие рыцари, которых было так много в прошлом тысячелетии. Неужели вы думаете, что все они нечестны? Но я не верю, что люди, связанные с искусством, могут быть плохими людьми. Конечно, из любого правила бывают исключения, но нельзя же по ним судить обо всем народе, - девушка бросила взгляд на огонь в камине, потом снова посмотрела на молодого человека и негромко, будто задумчиво, продолжила. - Мой отец был учителем музыки. Ему попадались разные ученики, далеко не все из них обладали талантом или даже просто способностями. Но он не бросал свое дело, и знаете, почему? Он говорил, что одаренные люди - это алмазы. Они сверкают, но блеска их не видно за пустой породой. И если отбрасывать эту породу, даже не присмотревшись к ней, легко можно пропустить тот самый драгоценный камень.
Лорель не особо задумывалась о том, почему вдруг так разоткровенничалась. По правде говоря, сейчас ее тревожил только один вопрос: она впервые задумалась, что, может быть, слишком рано решила доверять незнакомцу. Он нравился ей, и его поступок, несомненно, заслуживал уважения, и пыл, с которым он рассказывал о своей работе. Но эти слова... Было в них что-то совсем неправильное, хотя Лорель и убеждала себя, что юноша только заботится о ее безопасности.
- А вы... - решилась она после небольшой паузы, вопросительно глядя на собеседника. - Стало быть, если бы я была цыганкой и носила пеструю юбку, вы не помогли бы мне вернуть шарф, а прошли мимо, даже не заметив? Или вовсе решили бы, что я... украла его?
Предположение настолько дикое, что девушка вспыхнула, будто кто-то в самом деле нанес ей подобное оскорбление. И тут же отвернулась, попыталась сосредоточить свое внимание на листе бумаги, который все еще держала в руках. На пальцах остались следы краски, мадемуазель, вынув из кармана ажурный белый платочек, попробовала стереть их, но только больше размазала. В конце концов, сдавшись, она спрятала испачканный платок обратно, сцепила руки в замок, чтобы не было видно этих кошмарных черных пятен. Ей было ужасно стыдно за свой чересчур смелый вопрос, ведь она могла серьезно оскорбить молодого человека, который хотел для нее только добра. Но все же, узнать ответ казалось необходимым, и сердце быстро и неровно стучало в груди.
Мадемуазель далеко не сразу отважилась снова поднять взгляд на собеседника, имени которого она до сих пор не знала - и, кстати, даже не задумалась, что это абсолютно невежливо с его стороны и неприлично с ее находиться рядом. Она не была уверена, что не обидела его. Но когда речь зашла об установках, которые есть далеко не везде, слабо улыбнулась.
- А представьте себе... если лет через пятьдесят случится технический прогресс, и такие машины будут стоять не просто в каждом учреждении - любой человек у себя дома сможет напечатать все, что захочет. Вот это будут чудеса, правда?
И все. Этой простой фразой, робкой улыбкой, которая, тем не менее, нисколько не выглядела жалкой или виноватой, она предлагала мир. К чему спорить, если каждый все равно останется при своем мнении, потому что у каждого есть на то свои причины. Ей только важно узнать ответ...
- В одном вы правы: со свечами действительно интереснее. Все кажется таким таинственным, загадочным, и ничто не сдерживает полет воображения, - ах, сколько свечей было сожжено ими с Марком, когда брат и сестра ночью тайком от родителей читали книжки или играли во что-нибудь, крадучись перемещаясь по дому или даже выбираясь в сад! Ведь ночью, при тусклом неверном свете, все чувства обостряются и адреналин фонтаном бьет в кровь. Ночь - самое время для игр в тайны и представлений. Самое время для творчества.
Лорель вовсе не ожидала, что молодого человека так удивит ее работа. Ведь он сам сказал, что легко может представить ее в творчестве.  Такая реакция с одной стороны льстила девушке. А с другой, она, конечно, мечтала когда-нибудь стать ведущей певицей, но любое упоминание ее способностей посторонними людьми вызывало у хористки приступ смущения и робости. В театре, кстати, с этим боролись: излишняя скромность - враг актрисы, даже если она участвует лишь в массовых сценах.
- Да полно вам, - мадемуазель Аделис состроила жалобную гримасу, желая поскорее прекратить этот разговор, затем улыбнулась. - В таком случае, вы тоже достойны уважения, ведь писать статьи в газету - это тоже творчество.
Чай? Да, признаться, Лорель успела забыть о нем. Она не видела в этом ничего страшного, так что поспешная заботливость молодого человека заставила ее слегка растеряться. Девушка не сразу сообразила, чем это вызвано.
- Прошу вас, не стоит так переживать. Боги с ним, с этим чаем. Ничего катастрофичного не произошло, - она шагнула к камину следом за незнакомцем, желая успокоить его, но вдруг поняла, что именно он сказал. Барабанный стук капель по мостовой, до этого успешно игнорируемый увлеченным сознанием, наконец-то достиг слуха. - Дождь?!
Не взирая на приличия, Лорель бросилась к окну, едва только не прижавшись носом к стеклу. Он ведь только недавно закончился, и солнце пробивалось сквозь прорехи в тучах! А теперь потоки воды снова струились с небес, размывая разом опустевший город.
- О, нет, - девушка не сдержала стона. - Что же теперь делать? Мне нельзя задерживаться надолго, иначе мадам, которая присматривает за нами, будет ругаться.
Разумеется, чай снова был напрочь забыт. Юная хористка с надеждой смотрела на своего рыцаря, словно умоляя его придумать, как спасти ее еще раз.

Неожиданный напор молодого человека даже напугал Лорель. Он вроде бы не повышал голоса и не проявлял особых эмоций, но девушка все больше хмурилась, а глаза в свете свечей казались совсем темными. Как-то сложно поверить, что собеседник желает тебе добра, когда чувствуешь себя подавленной тяжестью не самых приятных вещей, льющихся из его уст. Конечно, мадемуазель и раньше слышала о кражах, убийствах, подлости – ведь она росла среди людей, а не в изоляции. Но это никогда не касалось ее лично, и Лорель сама неосознанно сторонилась подобных разговоров, будто боялась запачкаться об них. В ее мире светило солнце и играла музыка, там не было места жестокости и коварству. Она не хотела знать, что толкает людей на нечестные поступки, ее пугало даже упоминание о разбойниках. Разве люди не должны относиться друг к другу с уважением? Ведь именно так учил отец, а его слово было для девушки наивысшим законом. Пронизанная невозмутимым цинизмом речь незнакомца вызывала в ней бурю негодования, смешанного с недоумением и даже – отчасти – с жалостью. Наверное, этому юноше нелегко пришлось в жизни, если он во всем видит только мрак. Ей хотелось бы доказать обратное, она несколько раз собиралась прервать его, но так и не решилась этого сделать. Бесполезный спор. Разве сможет она убедить его, настолько уверенного в своей правоте? А разочаровываться в спасителе так не хотелось…
Однако, он все же зашел слишком далеко. Лорель сжала губы в тонкую линию, оскорбленно вскинула голову, заслышав рассуждения о рыцарях. Неужели это был упрек ее наивности и детской вере в торжество добра над злом? А между тем, она могла назвать по крайней мере двоих мужчин, соответствующих благородным идеалам рыцарства, и никому не позволила бы глумиться над ними. К тому же, она просто не привыкла, чтобы с ней разговаривали подобным образом, тем более посторонний, и потому все же не выдержала.
- Пожалуйста, остановитесь! – в ее голосе впервые за вечер послышались твердые нотки, словно спор разбудил какую-то силу, дремавшую глубоко внутри. - Почему вы говорите так? Разве вас окружают одни только воры и негодяи, разве вы видите в людях только плохое? Нет-нет, не говорите ничего! Я не хочу этого слышать. Давайте закончим наш спор, прошу вас, он не приведет ни к чему хорошему. Вы старше меня и, несомненно, намного опытнее. Но позвольте мне все же остаться при своем мнении. Я ведь уже сказала, что приму ваше к сведению.
Кто бы ожидал такого от хрупкой застенчивой  девушки, которая еще совсем недавно краснела от одного только взгляда на собеседника? Теперь в глазах ее сверкали молнии. Не гнев, нет – это говорило себе оскорбленное достоинство. Вероятно, позже, вернувшись домой, Лорель пожалеет о своей вспышке и придумает множество вариантов, как можно было избежать конфликта. Но сейчас она чувствовала враждебность со стороны собеседника, и продолжать разговор совсем не хотелось. Да еще этот дождь так не вовремя лишает возможности уйти! Что лучше: слушать рассказы об ужасных вещах и упреки, или предстать перед мадам Фармен промокшей до нитки? Она снова отвернулась, бесцельно блуждая взглядом по деталям копировальной машины.
- Мой отец? Он был прекрасным человеком. Замечательный музыкант, виолончелист, и немного композитор, - имя Гаспара Аделиса едва ли было известно далеко за пределами страны, но для дочери он всегда оставался идеалом. – Раньше он играл в театрах и устраивал бесплатные концерты на городских площадях, власти позволяли ему это. Но последние двадцать лет он только учил музыке других. Содержал школу для бедных в нашем поместье. Хотя его часто звали обратно, предлагали место в консерватории… - губы девушки тронула легкая, едва заметная улыбка, которая быстро погасла. – Он умер год назад. Но всем, что я знаю и умею, я обязана ему.
В ее словах не было ни грамма хвастовства, только гордость за отца и тоска по нему. Мадемуазель повернулась к молодому человеку. Свет пламени бросал на их лица странные отблески, стук капель за стеклом заглушал шепот. Искренне ли он говорит, только что столь яростно доказывавший, что от цыганского племени следует держаться подальше? Или, может быть, этим словам есть иная причина? Лорель пока еще не задумывалась о взаимоотношениях мужчин и женщин, но отчего-то снова смутилась. Как за соломинку, ухватилась за возможность отвлечься ненадолго, занявшись оттиранием чернильных пятен.
Правда, тут ее ожидал новый сюрприз. Вот уж что-что, а пачкаться нарочно еще не приходилось. Набросив шарфик на шею, Лорель неуверенно взяла из кадки одну ягодку, покатала ее между пальцами. Неужели ее сок и в самом деле поможет отмыть чернила? Не меньшее удивление вызывал и сам умывальник, у которого даже не было крана. Что же нужно сделать, быть может, потянуть за этот штырек? Девушка коснулась металлической палки, но вода не полилась. Да и откуда бы? – у странной конструкции вообще не было отверстий, кроме как наверху, прикрытого крышкой, для залива воды. Лорель сдалась, растерянно оглянулась на молодого человека.
- Простите, но как этим пользоваться? Я прежде никогда не сталкивалась с подобными… рукомойниками.
Она чувствовала себя очень неловко. Недавняя размолвка, пламенная речь незнакомца, сама обстановка комнаты отнюдь не добавляли уверенности, и сложно было поверить, что еще несколько минут назад эта мадемуазель готова была отстаивать свое мнение. Что-то изменилось, и сейчас девушка ощущала беспокойство, какую-то смутную тревогу. Она старалась не показывать этого, но сложно было не заметить взглядов, периодически бросаемых за окно, внезапной замкнутости.
- Прошу вас, мсье… - эти слова прозвучали едва ли не умоляюще. – Ваши рассуждения прекрасны, но мне уже пора. Посмотрите, на улице совсем стемнело, меня будут искать.
Она вздрогнула, когда молодой человек бесцеремонно набросил ей на плечи только что снятый пиджак, нерешительно коснулась его, словно размышляя, поправить поудобнее или вернуть назад. Конечно, ей ничуть не хотелось мокнуть под дождем в своем легком платье, и ночной город страшил девушку: хотя она и прожила здесь почти год, за это время очень редко покидала театр, тем более одна и после захода солнца. Но заставлять незнакомца мокнуть вместе с ней, снова жертвовать своей одеждой и здоровьем… Лорель посмотрела в его глаза и решилась
- Мне неловко, я и так доставила вам много неудобств. Но ваше сопровождение было бы очень кстати – я не слишком хорошо ориентируюсь в городе. Если, конечно, это не нарушит никаких ваших планов, и вы пообещаете после принять все меры для предотвращения простуды. Я все еще переживаю за ваше купание, - мадемуазель помолчала, машинально теребя лацкан пиджака, но не отводя взгляда. – Мсье… Могу я узнать ваше имя, чтобы знать, как обращаться к своему спасителю?

Наступившее молчание беспокоило Лорель еще сильнее, чем разговоры о людских пороках. Она еще не раскаивалась в том, что прервала собеседника, но украдкой поглядывала на него то и дело, опасаясь, что могла обидеть. Нежная душа не выносила ссор, девушка всегда первой шла на примирение, даже если виновата бывала не она, а оппонент - хотя, справедливости ради, надо отметить, что она не оказывалась еще в таких ситуация, когда нанесенное оскорбление сильнее желания мира.
Удивляться работе необычного рукомойника уже не хотелось: хористка думала лишь о том, чтобы поскорее покинуть помещение. Здесь все казалось ей пропитанным напряжением, от былой доверчивости не осталось следа. Она заметно нервничала, и мягкое, но настойчивое прикосновение молодого человека едва не заставило вырваться и убежать. Что произошло? Ей вдруг стало так неуютно наедине со своим спасителем, будто попала в плен и не знает, чего ожидать от следующей минуты. Наверное, все дело в самой обстановке. Лорель всегда требовалось довольно много времени, чтобы привыкнуть к новому, обрести уверенность, а тут еще этот спор и теперь тишина, нарушаемая лишь шумом дождя да потрескиванием пламени в камине. Она не чувствовала враждебности в свой адрес, но все же только больше замыкалась в себе. Терпеть это невыносимо! Ведь она здесь в гостях, и должна выказывать уважение хозяину, но он молчит, следуя яростной просьбе мадемуазель... Он лишь хотел предостеречь ее, наверняка не имея в виду ничего плохого. Да, их мнения не совпали, но разве не стоит быть благодарной хотя бы за саму попытку помочь? Вот почему Лорель так не любила споры! Оставаясь каждый при своем, люди находят в них только обиды и размолвки, а вовсе не истину, как почему-то считается.
Мадемуазель все же не выдержала. Резко развернулась, намереваясь первой прервать тяжелое молчание... но наткнулась на потрясенный взгляд собеседника. Он аж побледнел и вцепился в копировальную установку так, будто услышал что-то невозможное, переворачивающее мир. Сердце Лорель отчего-то пропустило один удар.
- Мсье, что с вами? - она хмурилась, но в голосе явственно слышалось беспокойство. Разве могла она предположить, что такую реакцию вызвал у юноши ее рассказ об отце? А теперь настала ее очередь потрясенно раскрывать глаза. - Да, Гаспар Аделис это мой отец. Как вы догадались?
С самого раннего детства, как только отец впервые разглядел у дочки музыкальный талант, она всегда была рядом с ним. Гаспар брал ее с собой на уроки в школу, чтобы малышка впитывала в себя знания и атмосферу, подолгу занимался с ней, желая в полной мере раскрыть ее дар, вырастить великую, как он говорил, актрису. Девочка не присутствовала на встречах, которые иногда проводил виолончелист, и никогда не ездила с ним в город. Но она видела, как рождается музыка под его длинными тонкими пальцами, срываясь со смычка прекрасными звуками и чернильными значками падая на разлинованный бумажный лист. В детстве они оба с Марком засыпали под эти мелодии, повзрослев, Лорель сама училась записывать их и повторять голосом. Да, она не раз слышала, как отзывались другие люди о мсье Аделис. Пожалуй, осознание того, что ее отец знаменитый, талантливый человек, было с ней с самого начала. Но для нее он всегда оставался прежде всего отцом, учителем, лучшим другом, так похожим с ней характером и увлечениями. Примером для подражания. Она любила его, гордилась им, ужасно тосковала по нему. Она не ожидала услышать его имя от работника типографии, но эта память сблизила ее с молодым человеком. Словно встретила давнего знакомого, почти родственника. Словно папа на мгновение снова оказался рядом.
- Так вы знали его? - девушка в волнении шагнула к собеседнику. - Расскажите мне!
Она свято верила в то, что Гаспар продолжает заботиться о дочери даже после смерти. Год назад именно его имя помогло ей, отчаявшейся продолжить музыкальное образование, устроиться в театр, в оркестре которого играл когда-то мсье Аделис. Он не писал больших произведений, чтобы их можно было поставить на сцене, но его дух был там рядом с девушкой. А может быть, и сегодняшняя встреча тоже не случайна? Вдруг папа специально послал этого юношу, чтобы он позаботился о его соловушке?
Лорель взволнованно наблюдала за действиями незнакомца, а когда у нее в руках оказался покрытый ровными чернильными строками лист бумаги, пальцы слегка задрожали. Папа... Как давно она ничего не слышала о нем. И вот из этих букв, из этих странных значков, написанных чужой рукой, вдруг проглянуло его лицо, озорной и добрый взгляд, слегка насмешливая улыбка, ямочка на правой щеке...
Она вчитывалась в текст и будто снова слышала его голос, такой негромкий, но проникающий в самую душу, с невероятным вдохновением рассказывающий о творчестве. Не своем - о, Гаспар был слишком скромен, чтобы приводить себя в пример, - но как он это делал! Лорель до сих пор помнила его уроки, когда он говорил о великих музыкантах и композиторах. Он знал очень много имен и мелодий, никогда не перепутал бы творчество разных людей. Дочь, к сожалению, не успела научиться этому. Она многое не успела перенять у него, ведь так рано покинул ее...
На какое-то время девушка забыла о том, где находится, с кем, что читает всего лишь статью - отчет о мероприятии. В этой работе было столько эмоций... Когда она подняла взгляд от бумаги, в глазах ее блестели слезы, но на губах играла улыбка.
- Спасибо, - прошептала Лорель, бережно прижимая газету к груди. - Это лучший подарок для меня. А вы действительно очень хорошо пишете, я словно увидела все своими глазами, - и тоска нахлынула с новой силой, но в то же время внутри стало теплее, будто папа правда оказался рядом, взъерошил волосы теплой рукой, как он любил делать, заигрывая с детьми. - Я могу взять это себе, вы уверены? Ведь это, наверное, память и для вас.

В который раз уже за этот вечер по щекам юной мадемуазель разлилась краска, придавая тонким чертам лица особое очарование, но теперь причиной тому было удовольствие. Лорель тоже считала своего отца великим человеком, и ей нравилось, как собеседник отзывался о нем, что находил ее похожей на Гаспара, восторгался им. Как часто в театре девушке не хватало кого-нибудь, с кем можно было поговорить о папе, поделиться воспоминаниями, хотя бы на минутку снова почувствовать его рядом. Некоторые из старых работников, наверное, еще помнили молодого вдохновенного виолончелиста, который появлялся в последний момент перед спектаклем или репетицией, потому остальное время играл где-нибудь в городе, а в антрактах, когда прочие музыканты обменивались сплетнями и бокалами ликёра, строчил ноты на обрывках бумаги. Однажды он, ненадолго покинув комнату отдыха, столкнулся в фойе с очаровательной благонравной девушкой, что пришла в театр вместе со своими родителями. Он лишь мельком увидел ее улыбку, адресованную даже не ему, а какой-то фразе матери. Но, ворвавшись ураганом обратно в комнату отдыха, буквально за пятнадцать минут написал мелодию, серьезную, но в то же время нежную и плавную, точно такую, какой показалась ему незнакомка. И, как выяснилось позже, попал в самую точку. Спустя несколько месяцев та девушка стала его женой.
Об этом рассказывал Лорель сам отец, и мама тоже. Она, благодаря родителям получившая несвойственное женщинам образование, была дамой серьезной, временами даже строгой, реалистично смотрела на мир. Но, как известно, противоположности притягиваются - ее очаровывал романтизм супруга и его способность на ходу сочинять песни. Наверное, кто-то в театре мог бы рассказать Лорель еще что-нибудь интересное, чего она не знала. Да если бы и знала, ей никогда не надоело бы слушать. Но она не решалась спрашивать. Лишь изредка слышала от мадам Фармен обрывочные воспоминания, остальные же как будто не помнили о нем, или просто не считали нужным говорить. Впрочем, девушку устраивало это: она догадывалась, что воспоминания об отце привлекут внимание к ней самой, ее будут оценивать предвзято и сравнивать с мсье Гаспаром. Лорель считала себя обязанной отцу абсолютно всем, но не хотела, чтобы его имя использовали подобным образом, словно оно могло от этого запачкаться, пообтрепаться. Оно вообще принадлежало лишь ей и Марку, и еще маме. Зато сколько рассказов о виолончелисте слышала Элен, когда долгими вечерами мадемуазель Аделис не могла сдержать свою тоску! Брата она видела слишком редко, чтобы делиться с ним подобными переживаниями. А вот теперь появился еще один человек...
- Да, он был таким. Веселым, открытым, очень умным, и о музыке мог говорить часами. Мама называла его музыкантом на всю голову, - девушка легко рассмеялась, но смех прервался воспоминанием о последних черных днях, когда Гаспар уже не поднимался с кровати и почти не разговаривал, жуткий, похожий на скелет, обтянутый кожей. Лорель стоило больших трудов подавить дрожь. Она тыльной стороной ладони утерла слезы и постаралась улыбнуться. - Он всегда восторгался великими композиторами, на чьих произведениях учился, но себя не ставил в один ряд с ними. Хотя сам мог придумать мелодию просто так, на ходу. Он их даже не записывал почти никогда, просто получал удовольствие от процесса и делился им с нами. Вы правы, он жил музыкой... - Наверное, сколько бы ни прошло времени, эти воспоминания всегда будут причинять ей боль и одновременно приносить с собой тепло. Считается, что девочки более преданы матерям, нежели отцам, но для Лорель именно папа был центром всего. Он был ее миром. - Спасибо вам за эти слова. Мне действительно не хватает его, и вдруг узнать, что кто-то еще, совсем незнакомый тебе, тоже помнит его... Это как чудо. Я знаю, с ним многие были знакомы, и многих он учил, но все равно... - она взволнованно посмотрела в глаза журналиста. Размолвка уже была забыта, и девушка с прежней доверчивостью полагала, что человек, рассуждающий, чувствующий так - не может быть плохим. Она не больше думать ни о чем другом, не замечала ни дождя, ни полумрака комнаты. Отец снова был рядом и слал привет дочке через этого юношу. - Мсье, может быть, наша встреча не была случайной?
Только газетный лист, стиснутый в побелевших пальцах, помешал Лорель, не взирая на приличия, схватить собеседника за руки. Она с замиранием обернулась к отцу, будто ожидая в самом деле увидеть за мутным от потоков воды стеклом силуэт отца, но ничего подобного, конечно же, там не было. Разгоряченное воображение, воспитанное на сказках, острая тоска по Гаспару превращали самые обыденные вещи в мистические знамения. Теперь уже девушка не сомневалась, что самый дорогой ей человек подает знак. - Он всегда со мной, - с большой уверенностью произнесла она. Еще бы! Ведь она ходила по тем же коридорам, по которым ходил когда-то мсье Аделис, трогала тайком инструменты, гадая, касалась ли их рука отца.
- Но что с вами? Вы так бледны. Вам нехорошо?
Она сама выглядела ненамного лучше и уже предчувствовала долгую бессонную ночь, полную воспоминаний и слез, но не задумывалась об этом. Только продолжала прижимать к себе статью, как величайшую драгоценность. Положить ее под подушку, чтобы папа пришел во сне... Нет-нет, ведь так она может пострадать. Лучше спрятать в шкатулку с памятными вещицами. «Только сначала покажу ее Марку. Он тоже будет рад вспомнить его...»

- Он писал под своим именем, - чуть громче стука капель за окном отозвалась девушка. - Он говорил, что псевдонимами пользуются те, кто стыдится своих работ или делает нечто нечестное - поэтому они не хотят раскрывать своего настоящего имени. Ему нечего стыдится, а как относиться к его произведениям - это личное дело каждого. Человек должен оставаться самим собой в любой ситуации, так он считал. Правда, дома, в бывшем рабочем кабинете отца за стекляной дверцей шкафа хранились другие работы, толстая стопка исписанных нотами листов. На них вместо подписи в углу страницы красовался изумрудно-зеленый пегас - единственный "псевдоним", который использовал Гаспар Аделис. Но это другой случай. Так композитор помечал работы, которые он посвящал своей любимой жене и детям. Памятный знак, слишком личный, чтобы рассказывать о нем кому-то еще. Сможет ли кто-нибудь когда-то еще сыграть те чудесные мелодии? Гаспар обучал музыке обоих детей, но Марк не испытывал к этому особого пристрастия, а Лорель куда больше нравилось петь, за инструментом она не чувствовала себя свободно. На какое-то время в комнате снова повисла тишина. Но на этот раз она не была гнетущей и не вызывала страха. Каждый думал о своем, хотя в сущности мысли их так близки, словно молодые люди не встретились впервые пару часов назад, а знакомы друг с другом уже много лет. Как такое возможно? Лорель могла дать лишь один ответ.
- Вы правы, - так же хрипло произнесла она, а потом сглотнула застрявший в горле комок. Ну конечно... Она и не думала никогда, что папы больше нет совсем. Он жил в своих детях, в их мечтах и стремлениях, поражениях и успехах. Память о нем хранила их. Но как не хватало возможности снова взглянуть в его глаза, услышать голос, почувствовать прикосновение руки! Словно в ответ на этот крик души, мадемуазель вдруг ощутила, как прохладные пальцы коснулись ее ладони. Сердце бешено заколотилось в груди: увлеченная своими мыслями, она не сразу поняла, что это всего лишь ее собеседник. Но руку он не убирал... Лорель подняла взгляд на молодого человека.
И снова что-то происходило. Словно невидимые нити, сотканные из бумажной тишины, треска пламени и воспоминаний обоих, крепко связывали в этот момент их души и сердца. Лорель не знала, о чем думал незнакомец, глядя в окно, но сама отчего-то почувствовала себя маленькой и очень одинокой, нуждающейся в защите. Кто мог дать ей эту защиту, если не старший брат? Но его не было рядом (она с трудом привыкала к тому, что у каждого из них теперь своя жизнь), а прикосновение мужчины, вопреки всем правилам этикета, не отталкивало... Это длилось всего лишь мгновение. Внезапно испугавшись и смутившись своих мыслей, девушка убрала руку, отступила на полшага назад. Нельзя поддаваться слабости, даже если очень хочется прижаться к кому-нибудь и заплакать. В конце концов, это можно сделать и одной в темном безлюдном уголке театра...
- О, нет! Я совсем забыла о времени, мне уже давно пора. Мсье, вы обещали проводить меня...

Теперь, когда мистический плен воспоминаний был разорван прикосновением реальности, к Лорель вновь вернулась прежняя застенчивость и тревожность. Нет, помещение оставалось таким же уютным, как минуту назад, отголоски разговора, еще звучащие в ушах, грели душу, и девушка так же доверяла своему собеседнику. Она переживала из-за того, что задержалась так долго. Теперь придется объяснять не только свое отсутствие, но и тот факт, что провожает ее посторонний мужчина... Хористка не боялась обвинений в чем-то неблагородном: она ведь не делала ровным счетом ничего плохого, и совесть ее была абсолютно чиста. Просто ей не хотелось, чтобы кто-нибудь знал об этой встрече с журналистом, по крайней мере сегодня. Нынешний вечер принадлежит только ей и ее воспоминаниям, больше никому. Если бы сейчас была возможность все-таки добраться до Марка, девушка с радостью воспользовалась бы ей. Ей очень не хватало сейчас присутствия рядом родного, по-настоящему близкого человека, настолько невыносимой была тоска. Но увы... Брат, конечно же, не выгнал бы Лорель, даже если бы она явилась к нему посреди глубокой ночи. Но ей совесть не позволит тревожить его так, отрывать от дел. Да и идти под дождем через весь город, в темноте... Нет. Лучше всего будет завтра послать Марку записку. Может быть, он сможет вырваться с с учебы и навестить сестру сам. А пока... Мадемуазель слегка отстранилась, когда молодой человек оказался слишком близко и попытался укрыть ее плечи шалью. Вещь одной из коллег или, может быть, родственницы? Ей была приятна такая забота, но она смущала ее, и в то же время не хотелось обижать юношу. Да и согреть ее сейчас могла бы человеческая рука, а не накидка на плечах... Лорель вынуждено придержала пиджак, чтобы тот не упал на пол, умоляюще улыбнулась. - Пожалуйста, не надо. Мне неловко доставлять вам еще неудобства. Вы и так столько всего сделали для меня, что я не знаю, как благодарить за это. А на улице я не замерзну и не растаю, честное слово. Вот сумкой воспользоваться отказать не получилось. Слишком ценной была статья пятилетней давности, чтобы подвергать ее риску намокнуть под дождем. Так неудобно... Словно своего нет ничего вообще. Но ладно, это ведь только до театра, чтобы сохранить в целости бумажный лист. Как только они окажутся на крыльце, девушка тут же вернет все вещи владельцу. - Спасибо, - она очень осторожно спрятала газету в сумку.
- Да, мы готовы. Мсье Рауль, - она улыбнулась. Рыцарь наконец-то назвал себя, и девушка снова увидела в этом знак: ведь их имена оказались созвучны. Ей понравилось такое совпадение. - А меня вы можете называть Лорель.
И вот снова на улицу. Здесь заметно похолодало по сравнению с предсумеречным часом. Дождь скрадывает шаги, мутной завесой накрывает дома и улицы. Размытые силуэты случайных прохожих скользят мимо, словно призраки. В такую погоду хорошо сидеть дома в мягком кресле, завернувшись в уютный плед, с чашкой горячего чая и интересной книжкой в руках, или слушать, как папа музицирует, пристроив виолончель у открытой двери на стеклянную террасу. Он любил играть в дождь, в это время его посещало особое вдохновение и мелодии выходили грустные, но наполненные светом и надеждой. Лорель тоже любила дождь, но из окна, а не бродить под ним темной ночью по незнакомому городу. Дома в саду бывало темнее, но там знаком каждый кустик, каждый камешек на дорожке. А здесь - настоящий лабиринт. Одна, наверное, девушка и не выбралась бы. Она сперва не хотела следовать просьбе спутника - снова смущалась, но идти вдвоем под одним зонтом действительно было неудобно. Пришлось осторожно, едва касаясь пальцами, обхватить локоть молодого человека. Девушка едва доставала ему до плеча и чувствовала себя рядом с ним маленькой, но в безопасности.Часть дороги они преодолели в молчании. Лишь когда впереди показалась набережная - река во тьме казалась черной застывшей лентой, - Лорель задалась вопросом, а знает ли спутник, куда нужно идти. Театров в городе несколько, а хористка не уточняла, в каком именно из них работает.
- Нам туда, - она кивнула вдоль улицы, где над темными силуэтами домов, над красноватыми пятна ми редких фонарей вздымалась украшенная скульптурами крыша Оперы. Сейчас она напоминала скорее мутную, едва различимую в потоках воды тень. - Уже почти пришли. Но скажите, вам далеко потом возвращаться домой или вы живете при типографии?

Величественное здание оперного театра предстало перед путниками во всей красе, когда прибрежная улица внезапно распахнулась в широкую мощеную булыжником площадь. Час был еще не слишком поздний, обычно в это время здесь кипела жизнь: стучали по мостовой копыта лошадей и колеса экипажей, мужчины во фраках в сопровождении пышно одетых, украшенных драгоценностями, дам спешили по мраморным лестницам ярко освещенной Оперы, чинно прохаживались под фонарями пары и сновали повсюду праздные гуляки, из распахнутых дверей ресторана лились музыка и смех. Но сегодня театр не давал представлений, а непогода разогнала по домам любителей вечернего променада, и площадь спала, утопая во мраке. Только светились окна ресторана, но никто не сидел за уличными столиками, медленно потягивая вино из высоких бокалов. Да у самого выхода с площади стояла единственная карета с закрытым верхом в стиле помпезного позапрошлого столетия. Лорель знала ее: значит, ведущая актриса все еще не уехала домой. Для юной хористки домом вот уже почти год был сам театр, и каждый раз, приближаясь к нему, она испытывала благоговейный трепет. Такой маленькой, неприметной казалась самой себе вблизи этого храма искусств, что слышал творения гениальных авторов, видел выдающихся исполнителей, будь то музыканты, актеры или танцовщики. Королевская пышность отделки до сих пор поражала воображение, привыкшее к скромной естественной простоте. А душа сладко замирала от осознания причастности к чему-то великому, невероятному, почти божественному. Пусть вклад девушки в это не столь велик - в стенах театра каждый вечер творится чудо, и она причастна к нему. Она - часть самой Оперы. Ее сердце билось в такт музыке, звучащей здесь, легкие наполнялись воздухом, пропитанным творчеством. Конечно, это всего лишь моменты, ведь жизнь не состоит из одного только восторга и розовых мечтаний. Случались и плохие дни. Бывало больно, трудно, одиноко, а закулисная повседневность при ближайшем рассмотрении оказывалась вовсе не такой радужной, как можно было представить. Лорель не замечала большей части всего этого. Она жила в своем мире и беззаветно любила ставшие уже родными коридоры, лестницы, переходы и комнатки. Парадный вход, через который в святая святых проходили зрители, разумеется, был заперт сейчас, но мадемуазель Аделис уверенно повела своего спутника к неприметной двери на другой стороне здания. Именно через эту дверь в Оперу попадали ее сотрудники, а окна, сейчас почти сплошь темные - лишь в нескольких за плотными шторами брезжил свет - были окнами административных помещений и кабинета директора. Жилые комнаты, где обитали те, у кого, по разным причинам, не было иного дома кроме театра, находились дальше, за углом, и окна были там не везде. Крылатые кони внимательно наблюдали за поздними гостями с высоты крыши, но Лорель не боялась их. И вовсе не от страха перед предстоящими расспросами шаг ее становился все медленнее. Так странно... Такое тепло исходит от идущего рядом молодого человека, словно они знакомы уже много лет; молчание не тягостное, а наоборот, обволакивающее и связывающее их, и совсем не хочется расставаться. Но надо. Девушка отпустила руку спутника, взбежала на пару ступенек, чтобы оказаться вровень с ним.
- Вот мы и пришли. Это вам спасибо, Рауль. Вы сделали мне бесценный подарок, и я его никогда не забуду. Этот вечер... действительно был восхитительным. Я думаю, папа хотел, чтобы мы встретились, - она доверчиво посмотрела в глаза журналисту, но его слова заставили тут же покраснеть и отвести взгляд. - Ну что вы... Я всего лишь хористка. Но у нас в труппе есть прекрасные актеры. Приходите в Оперу, Рауль. Обещаю, вы не пожалеете. Это прекрасно, - Лорель улыбнулась. - Мне пора. Ах, да, ваши вещи! - она поспешно вынула из сумки свернутый в трубочку лист газеты, сняла пиджак - бледная кожа тут же покрылась мурашками от прохлады - и протянула все это владельцу. - Спасибо еще раз за все, мсье. Вы замечательный человек, и я рада, что встретила вас. Но, все-таки, постарайтесь научиться видеть в окружающих не только плохое. Ведь мир так прекрасен.
Еще одна очаровательная, по-детски непринужденная улыбка. Как все- таки здорово, что вышла сегодня погулять! Ведь иначе этой встречи могло никогда не случиться.
- Спокойной ночи, Рауль, - она не сказала "до свидания", потому что не знала, увидит ли его еще когда-нибудь, а произнести "прощайте" не поворачивался язык. Но теперь уже в самом деле пора. Прижав к груди свою драгоценность, мадемуазель отворила тяжелую дверь и, махнув на прощание Раулю, шагнула в тепло освещенный вестибюль. До спальни придется добираться безлюдными сумрачными коридорами, но это ерунда. Сегодня ее не пугал даже знаменитый призрак Оперы, о котором она уже много слышала с тех пор, как появилась в театре. Увлеченная переживаниями дивного вечера, она и не заметит, даже если он появится в двух шагах...